Штиллер - Страница 78

Итак, в этом смысле она была свободна.

А Штиллер вернулся из Давоса, ни о чем не переговорив там, ничего не устроив; по его рассказам, балерина была при смерти, о поездке в Париж при таких обстоятельствах, конечно, не могло быть и речи. Снова сидели они на опушке леса, — уже была сжата рожь, лето кончалось. Над голубым озером громоздились грозовые тучи, в осенней тишине, кружа вокруг них, гудел шмель, над полями мерцала голубая дымка, на хуторе кудахтали куры, — налаженный, непогрешимо-радостный, восхитительный мир. Только их счастье (или то, чего они ждали от своей любви) было очень сложным и запутанным! Молча сидели они на земле — два нарушителя супружеской верности, — нежно сплетая пальцы, оба с травинками в озабоченно сжатых губах, и единственным, что могло бы распутать их жизнь, казался им брак — не ее брак с Рольфом и не его брак с Юликой, — брак между ними.

В лишенных горечи воспоминаниях этой пленительной женщины я мысленно вижу ее перед собой, все время, пока пишу, — в синем плетеном кресле, как давеча в клинике, когда я принес ей гладиолусы, в лимонно-желтом халатике, оттеняющем черные волосы, — я должен отметить один пункт, который, конечно, поразил бы исчезнувшего Штиллера; дело в том, что тогда, в то лето или в ту осень, Сибилла, ни слова ему не сказав, ждала от него ребенка (теперь ребенку было бы шесть лет)…

Протоколирую.

В сентябре Штиллер был поглощен всевозможными происками и хлопотами, связанными с предстоящей выставкой его произведений. Сильные мира сего считали необходимым, чтобы он еще раз выступил перед общественностью. — Я помешала? — спросила Сибилла, потому что Штиллер, наскоро приветствовав ее почти уже привычным поцелуем, сразу вернулся к цоколю, который он обтесывал. Она наблюдала за ним. «Мужчина, — подумала она, — всего красивее, когда он мастерит что-то своими руками». — Я не хочу отвлекать тебя, — сказала она, но мне нужно было повидать тебя сегодня… — Больше она ни слова не добавила, тем более что Штиллер не удивился, ни о чем не спросил. Важен был цоколь. — Когда он придет, этот господин из музея? — спросила Сибилла, стараясь выказать заинтересованность. На дворе стоял голубой мягкий сентябрьский день. Ему еще надо было обтесать девять цоколей, окрасить их или покрыть глазурью. Не так-то это просто. Плохой цоколь может создать невыгодное впечатление. Надо еще много чего покрыть глазурью, а то, что уже покрыто, отчистить! Этим он и занимался. — А свою жену, — спросила Сибилла, — ты тоже отсюда выставляешь? — Она кипятила воду для чая и, таким образом, тоже была при деле. — Я принесла тебе угощенье — сама испекла. Она положила на стол слоеный пирог. Штиллер был тронут, хотя на пирог не взглянул, а тут же заговорил о том, что все это чистый блеф. Сибилла не отличала его скульптуры одну от другой, а теперь еще они вдруг оказались блефом. На столе лежало письмо хранителя музея — гимн Штиллеру, даже страшно делалось, того и гляди, он вознесется на облаке славы. — Чай готов, объявила она и стала терпеливо ждать. Никогда она не думала, что выставка требует такой подготовки, не меньше чем вторжение на континент (за черным кофе Рольф рассказывал ей о мемуарах Черчилля), она пожалела Штиллера. — Как ты находишь афишу? — спросил он, продолжая шлифовать цоколь. А Сибилла даже не заметила наброска афиши на листе оберточной бумаги. — Как, и афиша будет?! — изумилась она; да, в самом деле, самая настоящая афиша, как у Фуртвенглера или Персиля. Сибилла нашла это ужасным: «А. Штиллер», знакомый родной почерк будет красоваться на каждой тумбе, увеличенный, точно под лупой. Что же, у мужчин совсем нет стыда? Если б хоть удовольствие получал, но Штиллер только и знал, что поносить дурацкую затею с выставкой. Зачем же он занимается этим? Чай он пил стоя и ел ее пирог, посыпая себя дождем крошек, но ничего не замечал и говорил не переставая… Вскоре она ушла; сегодня, конечно, Штиллеру было не до отцовских чувств. Она была довольна уже и тем, что он не дал ей просто уйти, а назначил встречу в пять часов у причала. Как хорошо, что она еще раз увидит его сегодня. Чтобы убить время, она пошла по Вокзальной улице, от витрины к витрине, заходя во все магазины, покуда не нашла самый красивый из всех цюрихских галстуков. Но у Штиллера нет подходящей к нему рубашки. Она купила подходящую рубашку.

На парусной лодке (так говорит Сибилла) Штиллер превращался в настоящего мальчишку, серьезного, но не хмурого, вольного мальчишку, счастливого своей игрушкой. Он следил и за рулем и за парусами, а она лежала на носу, свесив руку или ногу в подернутую рябью воду. Здесь, на озере, с ними не было призрака. Берега терялись в осенней дымке, парус белел в ласковых лучах уходящего солнца, на востоке небо уже лиловело, а вода рядом со скользящей лодкой покрывалась тенями, почти черными на зеркальной глади озера. Сибилла подставила лицо последним солнечным лучам, слушала, как булькает вода под их лодкой, когда мимо идет пароходик, и, щуря глаза, смотрела на Штиллера — своего деловитого рулевого, на его тонкое лицо, пепельные волосы: да, он ей очень нравился, этот человек, возможно, будущий отец ее второго ребенка. Но как воспримет эту новость Рольф? Сейчас она не хотела об этом думать. Кстати, завтра Рольф начинает свою прокурорскую деятельность. Какие они оба дельные! Каждый в своем роде. Она тоже решила быть разумной и довольной. Невзирая ни на что! Ведь она еще молода, у нее есть еще время. Как-нибудь обойдется! Может быть, родится ребенок, может быть, умрет Юлика, может быть, с неба упадет звезда и все уладит. Как всегда в лодке, они мало говорили. Над озером жужжал город — машины, люди, школьники махали им с пароходика, возвращавшегося на пристань, и весь мир, если смотреть на него лежа, состоял из одних только красок и блеска, бликов в тени, тишины и звуков; нет, сейчас не время принимать решения! И почему нельзя любить двух мужчин сразу? Штиллер был ей ближе, оп не подчинял ее себе. А Рольф подчинял. Это бывало ужасно, но в чем-то было проще. Рольф не умеет относиться к женщине как к равной. Лодка задела бакен, что-то хрястнуло, Штиллер, говоривший о выставке, зазевался и принес свои извинения. Рольф, собственно, никогда не просит извинить его, он всегда прав. За Штиллера тревожишься, за Рольфа — никогда. Если бы из них двоих сделать одного, вот был бы человек! Иногда Рольф казался ей сенбернаром, которого лучше не брать на сворку, сшибет. Штиллера же она воспринимала как брата, даже как сестру… Свежело, она поднялась, пошла по раскачивающейся лодке к Штиллеру, обхватила его голову мокрыми руками и целовала его, целовала. Он выпустил веревку из рук, парус захлопал, Штиллер спросил: — Что с тобой? — Она сама еще не знала.