Штиллер - Страница 65

— Я не хотел говорить с вами, — сказал Рольф и надел перчатки, — прежде чем окончательно не успокоюсь. Но теперь, когда я совладал с собой… Штурценеггер, видимо, ни слова не понял. — Вообще, — сказал Рольф, — вы, конечно, правы, по существу все это предрассудок. Я не раз вспоминал забавную историю про эскимоса, которую вы рассказали мне и жене, когда были у нас впервые. Помните? Эскимос предлагает свою жену гостю и оскорбляется, если гость ее не берет, а нам, конечно, кажется невыносимым обратное… Да, все предрассудок… — Рольф давно уже не развивал своих теорий. Кстати сказать, у мужчин они особых возражений, как правило, не вызывали. Молодой архитектор, мужественный, жовиальный, актуальный и т. п., был не глуп, хотя и не понимал, по какому поводу Рольф разразился этой тирадой. Они было отъехали, но теперь снова остановились у шлагбаума. — Неловкость, которую вы испытываете, мне понятна, — сказал Рольф, — в вашем положении я всегда старался избегать подобных разговоров. Они ни к чему не приводят. Но раз уж мы сидим вдвоем в машине… знаете, господин Штурценеггер, мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня дураком! — Наконец, поезд с грохотом пронесся мимо. — Вы полюбили мою жену, так уж случилось, — сказал ослепленный, но тем не менее не теряющий достоинства Рольф, — я понимаю. А моя жена любит вас. Тут уж ничего не поделаешь! И мало что изменится, если вы на будущей неделе улетите в Канаду… — В Калифорнию, — поправил Штурценеггер. — Моя жена сказала в Канаду. — Весьма сожалею, — рассмеялся Штурценеггер, — но еду я в Калифорнию, в Редвуд-Сити. Я немедленно пришлю вам открытку, господин доктор, чтобы вы удостоверились. — Не нужно! — сказал Рольф. Сзади уже сигналили. — Не нужно, — повторил он. — Канада или Калифорния, для меня это разницы не составляет, если моя жена вздумает вас туда сопровождать, в чем я почти уверен. — Шлагбаум давно был открыт, но Рольф словно оглох, он не слышал сигналов задних машин и не двигался с места. Наконец молодой архитектор стал догадываться, где собака зарыта, он промямлил что-то вроде: — Госпожа, ваша супруга… и я… — Не стесняйтесь, — прервал его Рольф, — называйте ее Сибиллой! — Не отрицаю, сказал Штурценеггер, — когда я впервые посетил ваш дом, у меня сразу возникла симпатия… смею надеяться, что и со стороны вашей супруги… — Ах, вы смеете надеяться?.. — Рольфа огорчило, что любовник его жены так труслив, но вместе с тем это давало ему чувство очевидного превосходства. — Мне сорок пять лет, — сказал он и пристально взглянул на архитекторишку, — а вам нет и тридцати! — Ну и что? — резонно возразил Штурценеггер. — Беседа, начатая в достойном тоне, грозила переплеснуться в перебранку, Рольф это заметил, заметил и то, что шлагбаум открыт. Скопившиеся позади машины объезжали Рольфа слева, а некоторым — дорога здесь была узкая — приходилось съезжать на обочину. Водители негодующе и с презрением смотрели на Рольфа, а один даже покрутил пальцем у виска, видно, давая оценку его умственным способностям. Штурценеггер, надо думать, пытался объяснить, что это чистейшее недоразумение, но Рольф либо не слышал, либо не желал ему верить. Молча — стоит ли связываться с дурачком — Рольф спустился вниз, в город, и затормозил перед домом архитектора, чувствовавшего себя крайне неловко. Штурценеггер сидел перед уже распахнутой дверцей, в левой руке он держал портфель, перчатки и свою рулетку, правую же высвободил для прощального рукопожатия. Он не находил нужных слов, боялся оскорбить Рольфа неподобающей шуткой. — Пожалуйста, — сказал тот, — не говорите, что вы очень сожалеете или что-нибудь в этом роде. — Рольфа было не вразумить. — Не поймите меня превратно, — сказал он, — я не собираюсь вас упрекать. Я все понимаю и не порицаю. Наверно, Сибилла говорила вам, как я отношусь к подобным вещам, сказал он и швырнул сигарету за окно. — Но вынести это я не могу. Штурценеггер, видимо, пришел в себя и почтительно, как подобает младшему, спросил: — А есть ли на свете мужчина, который мог бы с этим примириться? Не для виду. На самом деле. — Рольф улыбнулся. — Мне казалось, что я такой. Они попрощались. Правда, архитектор предложил Рольфу подняться и выпить по стаканчику вина. Но Рольф отказался, не хотел видеть квартиру, где Сибилла, возможно, проводила блаженные часы, к тому же он вдруг почувствовал, что Штурценеггер тут скорее всего ни при чем. Рольф включил мотор, поблагодарил за любезное приглашение и попросил архитектора покрепче захлопнуть дверцу. Сделав это, Штурценеггер поспешил уйти не оглядываясь, как человек по ошибке попавший в чужую комнату, но Рольф снова приоткрыл дверцу и пожелал ему счастливого полета в Канаду. Потом, лишь бы не стоять на месте, он поехал, куда глаза глядят, как тогда в Генуе, только бы не домой! Только бы сейчас не видеть Сибиллу! Нет, ничего он не преодолел, решительно ничего!

Это было в октябре.

Как всякий человек дела, у которого не ладится интимная сторона жизни, Рольф не стал копаться в себе, а с головой ушел в работу, полезную, конкретную работу — в ней у новоиспеченного прокурора недостатка не было; он с утра до ночи разбирал дела, находящиеся в его компетенции и даже вне ее, покуда едва не доконал последнюю свою секретаршу, но, и оставшись один, продолжал работать в том же духе, в духе Неистового Роланда! Коллеги в ту пору считали его отчаянным карьеристом. Но они понятия не имели, отчего этот, очень сдержанный, высокомерный человек, всеми ценимый за неизменное хладнокровие, работает, так сказать, «на предельной мощности». За Рольфом раз навсегда установилась репутация человека, ведущего размеренную, счастливую жизнь, репутация, которой он, кстати говоря, не добивался и которой не дорожил. Рольф мог смело кормить голубей у Дворца дожей в обществе любой незнакомки, и в его городке это не вызвало бы кривотолков. Есть такие мужчины — феномены безупречной репутации, ее нельзя запятнать, как нельзя смочить оперение чайки, и даже в таком городишке, как Цюрих, никому неохота о них сплетничать — скучно стараться смочить оперение чайки! Как видно, это почтительное отношение перенесли и на супругу Рольфа, никому в голову не приходило судачить о ней. Итак, кто мог бы понять рвение нового прокурора! В многообразнейших делах, которыми ему приходилось заниматься, Рольф не хотел стричь под одну гребенку всех женщин и, хотя бы в чужих делах, сохранял объективность. По его мнению, виноватыми нередко бывали и мужчины. Он слыл очень чутким и, когда обстоятельства это позволяли, старался уберечь подсудимых от лишнего унижения; его успехи опять росли и множились, что, впрочем, нисколько не влияло на Сибиллу. Она радовалась успехам Рольфа примерно так, как радовалась морской свинке Ганнеса, зная, что та несколько дней будет занимать малыша и удерживать от капризов… Рольфу снова снился мерзкий пакет с отрезом телесного цвета. А потом, да, потом наступил день переезда, и надо же, чтобы именно тогда Сибилла пожелала съездить к подруге, в Санкт-Галлен. Рольф напомнил о предстоящем переезде, но «подруга» не терпела отлагательств. Рольф ни минуты не верил в эту подругу, но ограничился тем, что сказал: «Пожалуйста, как хочешь…» И она уехала. Дать по конкретному поводу волю своей ярости, не копить ее, свободно предаваться бешенству — для Рольфа это было истинным благодеянием. Это бешенство освободило его от его хваленой выдержки, он ругался на чем свет стоит в своем новом доме, так что грузчики, сгибавшиеся под тяжкой ношей и спрашивавшие, куда ставить швейную машину, куда тогенбургский крестьянский шкаф, куда ящик с посудой или будуарный столик, только дивились манерам и выражениям образованного господина. «В комнату к даме! — орал Рольф. — К даме весь этот хлам или к чертовой матери — за окошко! Свинство, что этой бабы нет на месте! Свинство! Свинство, черт бы ее подрал!» — орал он. Бравые парни помалкивали, стараясь не задавать лишних вопросов, чтобы нервный господин не срамился перед ними. Они смотрели на мебель в фургоне, перемигивались и, за исключением вещей, явно предназначенных для сада или погреба, за исключением предмета, который, несомненно, был письменным столом этого образованного господина, молча складывали все подряд штабелями «к даме». Наконец, когда все уже было перевернуто вверх дном и свалено в кучи, парни получили столь щедрые ч