Штиллер - Страница 109

109

— Господин прокурор! — приветствовала меня фрау Юлика. Штиллер поцеловал ее в щеку — руки у него были грязные, в глине. Фрау Юлика показалась мне постаревшей, но по-прежнему необычайно красивой, даже без косметики; ее удивительные девичьи волосы так и светились. — Ему бы только повод для выпивки! — сказала она, когда Штиллер отправился за своими бутылками, предварительно расставив для нас два колченогих шезлонга в саду. — Красиво здесь, не правда ли? — сказала фрау Юлика. Я проникался к этой женщине все большей и большей симпатией, но не знал толком, о чем с ней говорить. Ее холодноватую сдержанность — вероятно, лишь маску настороженной робости, — безусловно, не следовало относить к себе. Должно быть, она и сама не знала, как она замкнута, как скупо себя раскрывает, и даже не подозревала, что люди не чувствуют ее хорошего к ним расположения, не чувствуют, рада ли она встрече с ними, радуют ли ее их маленькие подарки. Она разглядывала скромный платочек ручной набивки. — Вот видите — сказала она, — такой вещицы здесь ни за что не найти! — Должно быть, фрау Юлике были ненавистны прочувствованные речи, но когда она тут же молча отложила платочек в сторону (хотя, судя по всему, он ей нравился), я, признаться, все же немного смутился, словно и впрямь ожидал изъявлений горячей благодарности. Я осведомился о ее занятиях в женской гимназии, там, внизу, но узнал от нее очень мало. «Что же мне ей еще сказать, что было бы ей интересно?» — терялся я в догадках. Она откинула голову на спинку шезлонга, как бы покоясь на своих роскошных медных волосах, утомленная днем работы.

— Оказывается, наш Штиллер стал настоящим гончаром! — начал я новый разговор, и она мне в ответ кивнула. В подвале у Штиллера я обратил внимание на его слова: «Эти плоские чаши Юлике нравятся все же больше всего остального!» Я подумал тогда, что Штиллер, как видно, не добился признания жены, что она не проявляет должного интереса к его изделиям, скорее всего она относится к ним скептически. Мне вдруг показалось, что бедняге Штиллеру недостает моральной поддержки, критических восторгов. Быть может, даже, подумал я там, в подвале, фрау Юлика считает его гончарные опыты пустой затеей. Но она мне сказала: — Вы не находите, что он удивительно много успел за эти два года? — Я согласился и добавил: — Скажите ему это! Он будет доволен. — Разве я этого ему не говорила? — Вы ведь знаете нас, мужчин, сказал я уклончиво, — вечно-то мы хотим производить впечатление на тех, кого мы любим, и, только этого не добившись, апеллируем к публике! — Я говорил в шутливом тоне. Но фрау Юлика закрыла глаза обеими руками. — Чего он все время ждет от мена?! Я ему это говорила, да он меня не слушает. — Не желая разыгрывать опекуна, я приумолк.

— По-прежнему на «вы»? — внезапно нагрянув, выпалил Штиллер и еще больше смутил нас. — Итак, за твое здоровье! — как бы желая сгладить неловкость, воскликнул он. Мы чокнулись маленькими ледяными стаканами.

— Ты не будешь пить? — спросил он, видя, что фрау Юлика не взяла своего стаканчика. Ей не хотелось. Он повторил: — Итак, за твое здоровье!

У меня промелькнула мысль: а не ждет ли фрау Юлика ребенка? Ведь она молча, но тем решительнее отказалась пить, точно вино могло причинить ей вред, было для нее под запретом; и все же мне стало обидно, что она даже не пригубила вина, с самого начала от нас обособилась. Нет ничего затруднительнее и щекотливее пребывания втроем! Я добросовестно старался не «объединяться» со Штиллером, хотя с ним мне было легче, благодаря его чисто женскому умению приспосабливаться к собеседнику, тогда как фрау Юлика, напротив, делала все, чтобы замкнуться в себе. Она молча покоилась в обрамлении своих роскошных волос, и ее лицо — я наблюдал ее сбоку — в равной мере приковывало и тревожило меня выражением непреходящего, немого страха. Штиллера это мало заботило. Он наслаждался собственной болтовней, хотя нередко, с оттенком просительной нежности, обращался к фрау Юлике, то ли из вежливости, то ли желая вовлечь ее в разговор. «Ему все дается слишком легко! — подумал я. — Он со всеми расплачивается обаянием, а обаяния ему не занимать стать! Не дорого оно ему стоит!» Стараясь задобрить ее, он проявлял преувеличенное, почти уже искательное внимание.

— Оставь! — просила фрау Юлика. — Мне не нужна подушка!

Судя по взгляду, который он бросил на нее, Штиллер почувствовал себя несправедливо отвергнутым. Будь я судьей, я вынес бы приговор в пользу фрау Юлики: уж очень настойчиво он навязывал ей эту подушку.

— Где ты поставишь свою гончарную печь? — спросил я, стараясь отвлечь его. Но слушать он был неспособен.

— Отчего ты не хочешь подложить эту подушку?! — приставал он к бедной Юлике. Наконец, в угоду Штиллеру, она взяла ее, поблагодарила, но под голову не положила, а сунула под колено, где подушка ей меньше мешала. «И ведь оба они исполнены самых лучших намерений!» — подумал я и похвалил легкое вино. Не знаю, с чего мне пришла на ум недавно услышанная история.

— Ты ведь у нас открыватель Мексики! — сказал я. — Тебе это должно понравиться, Штиллер. Так слушай: один человек стал там разводить свиней, где именно, уж не помню, — и все время терпел убытки по каким-то причинам. Он надрывался, работал, не разгибая спины, но, увы, без толку! В ферму он вложил все свое достояние, все свои силы и честолюбивые помыслы. А доходов все не было. Вдобавок началась ужасная засуха. Бывает так в Мексике, Штиллер? Короче говоря, река обмелела, — какая именно река, тоже не знаю, знаю только, что в таких случаях крокодилы снимаются с места и отправляются на поиски ближайшей воды напрямик, по полям и лесам. В один прекрасный день к нашему фермеру заявляется целое стадо крокодилов — их путь ведет прямо через его ферму! Что делать? Бедняга мог бы залезть на крышу и перестрелять всех крокодилов. Но он не делает этого: он смотрит, как крокодилы пожирают его свиней, так и не принесших ему прибыли, а затем возводит крепкий забор, получает готовую крокодиловую ферму, становится богачом, поставщиком крокодиловой кожи, из которой делают дамские сумочки. — Штиллер громко захохотал. — Меня уверяли, что это так и было. — Невероятно смешно, да? Штиллер повернулся к фрау Юлике. Но ее смех ограничился мимикой. Впрочем, я не помню, чтобы эта женщина смеялась иначе, ее смех всегда был только на лице, как будто она потеряла, навечно утратила свой внутренний смех. Бессмысленно было пытаться развеселить ее. Я почувствовал себя дураком. «Зачем я столько болтал?» — злился я на себя.

109